Жизнь не стоит на месте, в особенности — жизнь социальная. Когда умирает целое общество, ему на смену приходит другое, когда отмирают старые институты, возникают новые. И всё, за исключением этот извечной сансары, текуче и изменчиво.

Это касается и скончавшейся Римской империи, умирание которой вовсе не было единомоментным и сокрушительным. Население-то никуда не девалось, римская культура выживала, города продолжали стоять, в них шла какая-то социальная жизнь. Вспомним «Житие святого Северина», описывающее жизнь на северных склонах Альп после ухода римских войск, вспомним самообразовавшийся осколок Империи под руководством Сиагрия, павший под ударами Хлодвига Франка, да и Флавий Кассиодор со своими «Varie» был свидетелем сосуществования старого и нового. Испания — регион, удалённый от Германии, даже после тёмного III века остававшийся густонаселённым и богатым, в V веке столкнулся с тяжкими испытаниями: нашествием вандалов и аланов, оседанием свевов, и — миграция вестготов за Пиренеи, как итог, образование королевства в Толедо в начале VI в., и фактический конец присутствия римского государства в этом регионе.

Однако испано-римское население никуда не делось, вестготы-ариане были каплей в море среди городов и вилл жаркого Пиренейского полуострова, и ему приходилось искать новые возможности для жизни в непростых условиях господства чужеземной элиты, и возникновение новых институтов не заставило себя долго ждать.

Олег Ауров, учитель достопочтенного Михаила Биркина, продвигает в своих работах идею «вестготской симфонии» (на византийский манер, коему, видимо, и подражали новоиспечённые идеологи вестготов), то есть единства Толедского королевства и кафолической церкви, едва ли не теократии после эпохи Леовигильда (568-586). Смысл: в глубочайшем взаимопроникновении власти и церкви, чуть ли не до полного слияния. Теократия? Или нечто иное? Я выскажу свои мысли в конце, сейчас же перед нами стоит образ, который стал играть важную роль в обществе именно в эпоху власти вестготов, даже ещё до того момента, как её правящая элита перешла в кафоличество. В фокусе нашего внимания, и внимания Михаила Биркина, находится фигура епископа, игравшая ключевую роль в раннесредневековой Испании — одних только церковных соборов с VI по VIII в. было проведено около 40-ка (считая и помстные, и провинциальные), и каждый из этих соборов вносил определённую лепту в общественную жизнь королевства. Итак, если епископ играл такую большую роль в королевстве, то что он из себя представлял? Духовный и светский пастырь, глава общины — да, но что позволило ему стать такой важной фигурой?

Изучать такие персонализированные институты можно по разному. Мне вспоминается метод Валентина Янина, который писал об институте новгородских посадников, максимально избегая обобщений, сосредотачиваясь на конкретных биографиях. Биркин — сторонник иного метода. С его точки зрения, важно выделить именно образ института, его «идеальнотипические функции», и понять не только кем являлся епископ для испанских христиан, но и кем он должен был быть. На помощь автору пришёл «последний рямлянин» эпохи, энциклопедист и эрудит, епископ Исидор Севильский (ок. 560-636), оставивший после себя, помимо прочего богатого интеллектуального наследия, теоретизировал положение клира в рамках существующего общества, немало строк он посвятил и персоне главы общины, коим и сам являлся, помимо идеального образа, показывая, как он может воплощаться в жизни. Начиная с эпохи Леовигильда, по всей видимости, по всей видимости, действительно шло сближение местной церкви и королевской власти, которая пыталась расширить пределы своей легитимности за рамки родового права готов, с одной стороны, а с другой, желала утвердить свою власть перед лицом, прежде всего, Византии, занимавшей в ту эпоху юго-восток полуострова, и перед испано-римлянами, видевшими их прежде всего foederati. В этом и помогала набиравшая силу церковь.

Можно понять и Исидора, и автора сей монографии. Для них очевидно, что община римского civitas постепенно приходит в упадок. Полисное начало в западном сегменте Империи и без того не отличалось большой крепостью, а с утратой цельности культурно-бюрократического начала с каждым десятилетием, с каждым поколением теряло носителей этого мировоззрения. Гражданская обшина исчезала, на её место постепенно приходит община христианская, и с неё и начинается наша история. Люди продолжают объединяться — на новых началах. На стыке трансформации античного общества, королевской власти вестготов и клира как хранителя культуры и находится институт епископства.

Итак, античное общество, конечно, имело представление о жречестве, но с приходом христианства многое изменилось, появилось целое новое сословие — клир. Люди, обладавшие сакральным статусом, правом говорить и совершать действия от имени Бога, несущие на себе благодать целомудрия и, при этом, хранящие в себе не только христианскую, но и греко-латинскую образованность — всё это создавало в глазах паствы особый авторитет. Они выламывались, можно сказать, из общей системы гражданских, секулярных отношений, по мнению Исидора, не учавствуя во властных практиках, неся на себе заботу о душах паствы и служения Богу.

Таков был и епископ. Несущий в себе благодать, целомудренный, образованный («семь свободных искусств»), абстрагированный от скоромного — всё так, vir bonus, «добродетельный человек». Однако жизнь всегда сложнее, епископ был не просто скромным служителем Господа, читающем проповеди, принимающем исповеди и раздающим крещение. Он был главой целой общины, и новые социальные реалии требовали от него vita activa, нельзя было оставаться в стороне и от мирских дел civitas.

В эпоху распада общества было необходимо беречь civitas terrena, сохранять целостность гражданской общины, и епископ, по актуальному призыву Исидора Севильского, должен был воздействовать на формирование поддержки новой власти, поддержки вестготских королей. Епископ отныне вместо городского муниципалитета выступает посредником между властью и общиной. Формально он выступал в качестве духовного главы паствы, и был покровителем бедноты, то есть слоёв населения, не связанных ни властью, ни собственностью, и несколько уравновешивал представителя короля в регионе, то есть comes civitas, мог он и, напротив, обраться за помощью к власти, чтобы создат противовес могущественным светским магнатам.

И, наверное, самое для нас важная характеристика исходит от самой общины populus. В отличие от Остготской Италии, здесь civitas сохранил свою субъектность, но эта субъектность, как утверждает Биркин, приобрела новое наполнение — посредством переформатирования общины из гражданской в религиозную. Как мне кажется, и исследование можно было бы развернуть в этом ракурсе, что реализация светских запросов civitas, отчасти, сформировала епископа как активный субъектный институт общины, и его избрание в качестве главы паствы служило, своего рода, проявлением политической общины. Конечно, жизнь сложнее догм — автор отмечает и многочисленные случаи, когда власть обеспечивала возведение на кафедру своего ставленника, или когда магнаты ломали сопротивление епископа, подкупали его, или подводили под незаконное действо. Однако счиалось ли это нормой? Исидор Севильский, думаю, дал бы отрицательный ответ.

Таким образом, непростые реалии Вестготской Испании сформировали интересную вариацию института епископства — не только в качестве служителя Церкви и проводника её интересов, но и как представителя переформатированной гражданской общины, находящегося на стыке секулярного и сакрального, тем самым воплощая в себе двойную функцию её духовного и светского главы.

В заключении хочу заметить, что реконструированный Михаилом Биркиным эффектный образ — прежде всего видение Исидора Севильского, определённым образом идеологема, наставление, напутствие будущих епископов. Жизнь всегда была сложнее, однако отмеченные благородным севильским пастырем контуры явно опираются на конкретный социальный опыт — опыт пересборки постантичного социума, который требовал новых акторов. Так что,по всей видимости, желаемое испано-римского интеллектуала во многом совпадало с действительным.

Последнее государство античности, первое королевство Средневековья.

Несмотря на то, что в 507 году королевство династии Балтов было сокрушено при Вуйе вместе с королёв Аларихом II, и вынуждено было оставить Тулузу, они смогли сохранить свои силы по южную сторону Пиренеев, и построить там относительно стабильное государство. Из всех варваров подобное удалось только салическим франкам, закрепившимся на севере нынешней Франции, хотя, быть может, равеннское королевство Теодориха Амала выглядело на начало VI в. более многообещающим. Но факт свидетельствует о том, что именно королевство вестготов, некогда угнездившихся на окраине римской Дакии, смогло выдержать несколько веков, найдя печальный конец под натиском внешних сил, на радость старику Ибн Хальдуну. Да, франки и находящееся у них в подчинении гало-римляне смогли заложить основы будущего европейского ядра, но оставшиеся в стороне испанские готы – что они оставили после себя?

Зачастую те, кого кренит в сторону античного субстрата, говорит о благотворном, скрепляющем воздействии римского начала. Таков, к примеру, ныне покойный Юлий Циркин, для которого эпоха вестготской монархии была лишь длительным отрезком эволюции римских «глубинных» укладов после разрушительного «кризиса III в.». Так чем же была раннесредневековая Испания, ставшая, по сути, истоком будущих Арагона, Кастилии и Леона, которые, в свою очередь, соединились со временем в единую, большую Испанию?

Не стоит ждать невероятных откровений от курса лекций Олега Аурова, которые мы рассматриваем сегодня. Перед нами сжатый научно-популярный очерк, в котором, несмотря на небольшой объём, есть стремление охватить множество тем, и не столько политическую историю династии, сколько структурные связи внутри государства, особенно когда роль касается сложных отношений с главным носителем латинской культуры – церковью, и могущественному в Испании епископату.

Но историю римской Иберии автор прочно соединяет с историей вестготов и династии Балтов, которую отсчитывает с разделения готов на тервингов (западные «вези») и гревтунгов (восточные «остроготы»), опираясь на «Getica». Кратко он описывает и мытарства их по Балканам, и службу в Италии (взятие Аларихом Рима прилагается), и заключение foedus, когда готы осели в Тулузе. Стремительно перед нашими глазами пролетает и то неполное столетие, когда Балты расширяли своё влияние в бывшей Галлии, год от года становясь самым могущественным федератным королевством в Западной империи. Но Аурова интересует прежде всего эпоха, когда вестготы были отброшены в Испанию, и, при вакууме власти в VI в., образовали своё королевство.

Для автора есть несколько опорных точек новой власти – римский муниципалитет и германские традиции самоорганизации, их же условная королевская власть reiks и поднимающие голову императорские традиции греческого Востока, латинская образованность и могучая церковь.

Вестготы долгое время оставались «внешней» элитой, даже когда сменилось несколько поколений. Дело не только в культуре и языке, но и в вероисповедании, большая часть епископов полуострова придерживались кафолического символа веры, тогда как готы были традиционно арианами. Это были отряды знатных воинов со своими клиентами-сайонами, которые долгое время взимали дань-налог с испано-римского населения – городских курий и сенаторов, многочисленных в те времена мелких земледельцев, церковных общин. Первый период гетерогенность готского воинсткого этносословия сохранялась, поскольку им приходилось отстаивать свои позиции в воинах со всеми соседями – франками, свевами, византийцами, местными «сепаратистами» — однако к концу VI в. и этот процесс завершился. Государство взяло новый виток.

Несмотря на то, что население постепенно смешивалось, процесс неизбежен, королевская власть переживала обратный процесс. Федератный rex был военным предводителем, из знатного рода, которого провозглашали королём на сходке. Но на новой территории, равноудалённой от большинства центров силы, нужда в постоянном военном предводителе ушла, и свою легитимность представители власти доказывали отныне другими способами. Во второй половине VI в. король Леовигильд начал вовсю заимствовать императорский церемониал византийского двора, сначала внешний, а потом и внутренний, стремясь распространить свою власть руками права (как это было при Юстиниане), и посредством своих прямых представителей-комитов и на римлян, и на готов. Однако не стоит преувеличивать для той эпохи степень централизации – городские куриалы, сенаторы и кафолические епископы по прежнему играли ведущую роль в местном самоуправлении, их структура мало менялась.

В конце VI в., отчасти при Леовигильде, отчасти при его сыне Реккареде, окончательно были приняты византийский церемониал и часть титулатуры, а также было принято кафолическое исповедание, поскольку союз с епископством, с одной стороны, дополнительно легитимизировал власть, и обеспечивал поддержку епископата, союз с которым называют даже «вестготской симфонией». С другой стороны, на основе римского права более активно развивался патронат короля в отношении всё более смешивающейся элиты королевства, обеспечивая личную зависимость высокопоставленных подданных и блюстителя власти. На этих же принципах вскоре – со второй половины VII в. – стала функционировать и армия, которая перестала быть сбором готских знатных предводителей, а обрела черты феодального ополчения со строгой отчётностью перед королём.

Вообще любопытная откладывается картина. С одной стороны, монархия достаточно быстро превратилась в подобие абсолютной, король мог не иметь ограничений в собственных владениях, фактически, res publica испано-римлян должна была почить, Испания становилась собственностью короля. Но это же сопровождается тенденцией обособления и натурализации регионов, которые всё более становятся самостоятельными по отношению к центру – если не формально, то фактически, власть королевских представителей-комитов и региональных dux увеличивалась. Напрямую из текста не вытекает, но, кажется, род Балтов и те, кто пришёл в след за ними, избираемые в ходе установленной процедуры, так и не получил сакральной легитимации. Епископы Вестготского королевства, ухватившись за союз с королевским двором, подрубили эту возможность сами, утвердив в середине VII в. принцип избрания короля, а не прямого наследования, и это поставило возникшую было квазиабсолютную монархию в зависимость от высших кругов общества. Впрочем, кажущийся парадоксальным процесс централизации-децентрализации является таковым только на первый взгляд: в руках толедских королей не было инструментов даже римской бюрократии, которая широко опиралась на местное самоуправление. Власть удлиняла свои щупальца посредством назначения представительных лиц в регионы и города, кодифицировала законы, упорядочивала судебную практику, но, по факту, не могла контролировать выполнение своих указаний. Это свойственно, к примеру, той же державе Меровингов, где в это время и вовсе возникают полноценные альтернативы власти двора, а в Швеции конунгам и вовсе до конца классического Средневековья приходилось доказывать права своей власти. Мне кажется, раздробленность – норма для общества, в котором нет и не может быть серьёзного аппарата управления, и вестготская Испания в этом плане вряд ли является исключением.

С точки зрения культуры, которую автор похвально рассматривает весьма подробно, на фоне пришедшей в упадок лангобардской Италии, или, скажем, даже Франкии докаролингской эпохи Испания выглядела вполне неплохо. Ей не хватает самобытности, которая была свойственна, скажем, донорманнской Британии, но имела и свои любопытные особенности. В ней очень силён был изначальный латинский субстрат, однако он имел тенденцию к сокращению. Если Византия к иконоборческому периоду постепенно начала накапливать базис будущего Возрождения греческой культуры, то вестготская Испания шла по другому пути, пути усиления христианского субстрата. Возможно, всё дело во влиянии епископов, которые могли, помимо прочего, координировать свои действия на Толедских соборах. Тем паче, что церковь отныне становилась источником образования, тогда как светский компонент поддерживать было некому. Однако Испания той эпохи всё равно долгое время оставалась оазисом угасающей античности, и титаническая фигура Исидора Севильского – тому подверждение.

Итак, другой вопрос: почему пала Вестготская Испания, под натиском Тарика ибн Зийяда её государственность вынуждена была на десятки лет откатится к южным отрогам Пиренеев? Тот же Юлий Циркин считает главной причиной раскол в обществе, пропасть между готской властью и её элитой и испано-римским населением, городским торговым людям, еврейской диаспоре, части епископата, противостояние с которым в последние годы лишь усиливалось. Ауров также выделяет такие факторы, как постоянное напряжение в самой готской среде, где периодически вспыхивали междуусобицы и восстания против короля. Кроме того, он считает важным фактором регоинализацию полуострова, фактический распад на этнические области, которые не имели особого интереса в противостоянии пришлым арабским заовевателям, да ещё и на стороне излишне назойливого короля. И таким образом, последний король вестготов, Родерих-Родриго (как бы обозначая стык эпохи, между германским и испанским) 23 июля 711 года был полностью разбит на реке Гвадалете, и возрождения готского войска более не произошло, арабо-берберская конница двинулась в сторону Пиренеев. С другой их стороны им было суждено встретится с силами куда более жизнеспособной державы, а королевство вестготов навеки исчезло с лица земли, точнее, её политической карты.

Впереди был долгий и упорный путь Реконкисты, Леон, Кастилия и Арагон были готовы вступить в наследие вестготским королям. Их история трагически окончилась, порождённое ими общество равнодушно отнеслось к их падению. Но её самобытная история и культура может ожить для нас, хотя бы в этой небольшой книжице.